Антропологический поворот: восхождение к сложности

2023·Психологическая газета

Я — человек, часть мира, его произведение.
Я — мысль природы и ее разум.
Я — часть человеческого общества, его единица.
Николай Заболоцкий

Хрестоматийно известно, что проблемное поле антропологии охватывает познание природы человека во всех его ипостасях. И вместе с тем столетие за столетием от попыток конструирования многомерного, а точнее, безмерного взгляда на закономерности изменяющегося человека в изменяющемся мире, «пребывания человека в мире» [Рубинштейн] представители самых разных наук открещиваются как от пугающих рациональный разум задач в стиле задачи «объять необъятное». Тем не менее авторы данной статьи без «страха и упрека» амбициозно выдвигают предположение, что точкой опоры для свершения антропологического поворота может служить исследование феномена сложности как символа познания трансформации мира человека в потоке трансформации природы и общества.

Особо подчеркнем, что данное исследование имеет не только методологический, но и аксиологический характер. А потому с самого начала заметим, что глубинная мотивация авторов этой работы заключается, прежде всего, в самой постановке задачи свершения антропологического поворота как особой конструктивистской миссии разных представителей трансдисциплинарного познания жизни. Мы придерживаемся позиции, что нечувствительность к решению этой экзистенциальной задачи оборачивается такими фатальными рисками расплаты за игнорирование сложности, как кризисы расчеловечивания общества в эпоху текучей современности [Бауман, Донскис].

Когда говорят об антропологическом повороте, то имеют в виду не только изменение базовых ориентиров прежде разрозненного знания о человеке, но и отказ от поиска финалистской, конечной природы его существования (см., например, [Петровский, 1992; Марков Б.В.], делая акцент на понимании разума человека как незавершенного проекта эволюции [Фаликман]. Отмечая ценность антропологического поворота как такового (т.е. безотносительно к его содержанию), хочется привести точное высказывание классика эволюционизма Л.С. Берга: «Великий физик Максвелл как-то сказал: из всех гипотез, которые могут быть составлены для известной группы явлений, выбирайте ту, которая не пресекает дальнейшего мышления об исследуемых вещах. Мысль безусловно правильная. У нас есть даже безошибочный критерий, какие гипотезы или, точнее, когда гипотезы начинают «пресекать дальнейшее мышление». Это — тогда, когда они превращаются в догму. Как только учение начинает принимать догматически окаменелые формы, это ясный признак, что от него отлетел дух жизни. …Канонизация учений происходила в истории человеческой мысли многократно. Это, пожалуй, даже закон эволюции каждой крупной идеи. Когда идея канонизирована, это значит — она близка к смерти» [с. 92−93]. Эти слова выдающегося биолога-эволюциониста созвучны идеям М. Эпштейна и Э. Агацци — признанных специалистов в области культурологии и философской антропологии, которые аргументируют следующее: трансформация устоявшихся связей, создание новых идей и представлений является движущей силой развития цивилизации вообще и философии, в частности [Эпштейн; Агацци].

Свидетельства того, что подобной позиции придерживаются представители различных научных направлений, здесь приводятся неслучайно. Это существенно именно в контексте антропологического поворота, который знаменуется тем, что антропология выходит за пределы узкого дисциплинарного пространства, поскольку «…ни отдельные науки и технологии, ни узкоспециализированные философии неспособны помочь человечеству обеспечить перспективу целого, …без которой невозможно обойтись сегодня» [Агацци, с. 65]. И уже со второй половины ХХ в. перечень констант, характеризующих человека, начинает расширяться и трансдисциплинарность рассматривается как метод, открывающий новые горизонты, а новым предметом трансдисциплинарных исследований становится изменяющийся человек в изменяющемся мире [Киященко, Моисеев; Гусельцева].

Ключом к пониманию сущности антропологического поворота может стать, на наш взгляд, историко-эволюционный подход к изучению развивающихся живых систем, согласно которому понимание феномена человека следует искать не в нем самом как некотором автономном объекте, а в тесной связи с порождающими его физическими, биологическими, ментальными и социальными системами, а также в коммуникациях этих систем. Только тогда, когда человек в целом, его психика, его личность рассматриваются в контексте более широких порождающих их систем, изучение этих явлений начинает вестись в принципиально иных координатах. При этом на первый план выдвигаются вопросы развития одной целостности внутри другой, т.е. «подвижного в подвижном» [Асмолов А.Г., 2001; Асмолов А.Г., 2007]. Таким образом, широко обсуждаемые маркеры антропологического поворота — трансциплинарность и человек в потоке изменений — не «механически сопутствуют» историко-эволюционному анализу, а являются необходимыми условиями его реализации.

Представления о бытии как о системе, состоящей из слоев разной природы, где основные границы пролегают между неорганическим, органическим, психическим и духовным уровнями, декларировались и эмпирически обосновывались такими мыслителями, как П. Тейяр де Шарден [2002], Н. Гартман [2002] и В.И. Вернадский [1994]. В основе парадоксального сочетания единства иерархического устройства мира и неповторимого своеобразия каждой из его «великих» категорий лежит следующий принцип: восхождение на каждую следующую ступень эволюционной лестницы, не отменяя закономерностей предыдущего уровня, добавляет к ним новые законы, которые и определяют специфическое качество новой формы существования (cм. об этом подробнее [Асмолов, Шехтер, Черноризов]. Поэтому утверждение К. Поппера [2008], что в ходе эволюции нарастают вариативность и сложность живых систем, имеет глубинное обоснование.

Идеи восхождения к сложности пронизывают исследования в области эволюционной биологии [Марков А.В., 2010], социологии [Луман; Латур; Асмолов Г.А, Асмолов А.Г.], философии [Ивахненко; Князева] и психологии [Поддьяков А.Н, 2018]. Но что такое сложность в точном смысле этого слова, т.е. существуют ли критерии, позволяющие перейти от постулата к предмету ее исследования?

Загадка сложности

Утверждение, что человек — одно из самых сложных явлений на Земле, стало трюизмом. Неясно другое: как возможен сплав сложности, непредсказуемости, избыточности и разнообразия, познание истоков и предназначения которого невозможно без осмысления природы феномена сложности [Асмолов А.Г., 2015].

Однако «немногие модные слова в последние два десятилетия были настолько популярны и в то же время определялись столь разнообразно, зачастую противоречиво, а иногда и обманчиво, как сложность. Несмотря на эту суету, понятие сложности, очевидно, отражает общее, фундаментально важное явление, пронизывающее всю биологию и выходящее за ее рамки» [Кунин, с. 257]. Так расценивает загадочность и вместе с тем огромное значение феномена сложности Е. Кунин — автор принципиально нового подхода к интерпретации источников и процесса эволюции.

Прежде всего отметим, что «сложность» — понятие относительное, противостоящее понятию «простота». Хотя употребление обоих терминов нередко интуитивно, одним из ключей к их точному толкованию может быть сопоставление обозначаемых ими явлений в отношении способности к эволюции¹.

При сравнении темпов эволюции разных органических форм² выявлен следующий классический феномен: в процессе развития Жизни на Земле разные биологические виды преображались не одинаково быстро и не в одинаковой степени. Исключительно медленно и очень быстро эволюционирующие линии представляют собой крайние варианты более или менее непрерывного ряда промежуточных скоростей эволюции [Симпсон]. На нижнем полюсе этой шкалы — представители простейших видов организмов, которых считают живыми ископаемыми, поскольку они практически не менялись за время своего существования, измеряемого миллиардами лет. Таковы, например, некоторые бактерии³. Напротив, существа, именуемые сложными, относятся к изменяющимся видам, и у верхней границы этого вариационного ряда находится человек, скорость эволюции которого особенно велика. В этой системе координат «простота» является синонимом неизменности и консервативности, а сложность приписывается именно трансформирующимся структурам, будущее которых непредсказуемо [Николис, Пригожин].

Представление о неравномерности эволюционного развития было сформулировано еще в 1859 г. в основополагающем труде Ч. Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора». Однако вне поля внимания часто оказывается одно весьма примечательное соображение самого Ч. Дарвина: «…серьезным упущением в моей книге было то, что я не объяснил, почему …не все формы обязательно продвигаются вперед и почему ныне по-прежнему могут существовать простейшие организмы» [с. 129] (курсив наш. — А.А., Е.Ш., А.Ч.). И прав А.П. Расницын, который подчеркивает, что загадка существенных различий между скоростями эволюции разных биологических видов до сих пор не поддается безупречному объяснению [с. 54−79].

«Лобовое» толкование разной динамики эволюционного развития простых и сложных структур опирается на формальную количественную характеристику — разницу в числе составляющих элементов, взаимосвязей между ними, а также размеров ДНК и организма в целом [Плотинский]. Тем не менее, несмотря на очевидную разницу габаритов, расхождение простых и сложных образований в эволюционной пластичности может быть обусловлено не «числом кирпичиков», а качественными различиями их «архитектуры». Обоснованию этой точки зрения посвящен ряд исследований [Lynch, Conery; Марков А.В.; Кунин].

Попытаемся найти ключ к разгадке «сложности», рассматривая этот феномен через оптику следующих вопросов.

Что можно считать неотъемлемым свойством сложности?

Для чего возникает феномен сложности в эволюции живого, или в чем его эволюционная необходимость?

Какова природа сплава сложности, непредсказуемости, избыточности и разнообразия?

Итак, первый вопрос: какое качество может быть принято за инвариантную характеристику, отражающую специфику сложности?

Формальное определение сложности дано математиками в середине 60-х гг. ХХ в. Разрабатывая алгоритмическую теорию информации, А.Н. Колмогоров и Г. Чейтин независимо друг от друга сформулировали правило определения сложности объектов определенной категории, а именно объектов, представляющих собой последовательности дискретных самостоятельных элементов. Класс таких образований ограничен, но достаточно разнороден — к нему, в частности, могут быть причислены конечные ряды электромагнитных импульсов, компонентов речи, генетические последовательности и т.п.

А.Н. Колмогоров определил относительную сложность некоторой очередности символов как минимальную длину программы, моделирующей эту последовательность⁴. Длина такой программы была названа К-сложностью, или алгоритмической сложностью. В интерпретации Г. Чейтина [с. 42−48] основная идея соотнесения длины алгоритма со степенью сложности моделируемого объекта состоит в следующем: если в последовательности символов присутствует закономерность, то эта последовательность может быть сжата в программу более короткую, чем исходное чередование; и чем короче эта программа, тем логичнее и проще моделируемый объект. Напротив, при полном отсутствии закономерности алгоритмическая сложность максимальна и эквивалентна хаосу: некоторая совершенно случайная последовательность сигналов, порождаемая шумовым процессом, не подлежит уплотнению и, следовательно, имеет наибольшую сложность. Такая последовательность наиболее непредсказуема, поскольку отсутствует закономерность, с помощью которой можно было бы осуществить предсказание.

Таким образом, шкала формально определяемой К-сложности (или сложности Колмогорова) предполагает сосуществование закономерных процессов и непредсказуемости. Это соответствует выводу другого великого математика А. Пуанкаре [с. 153–157] о том, что в каждой области точные законы регулируют отнюдь не все. Они лишь намечают границы, за пределами которых возможна игра случая. Несмотря на фундаментальную важность этого заключения, критерий сложности, выделенный А.Н. Колмогоровым, доказан для ограниченного класса объектов, являющихся последовательностями автономных единиц. Следовательно, его справедливость на биологическом, ментальном и социальном уровнях требует дополнительного обоснования.

При расширенном анализе прежде всего подчеркивается, что сам феномен сложности изначально порождается и существует как атрибут системы. Согласно самому лапидарному определению, система — это объединение множества неидентичных элементов, взаимодействие которых приводит к появлению качественно нового целого. И первый постулат, сформулированный Э. Мореном [2019], гласит: сложность появляется тогда, когда различные взаимодополнительные элементы, составляющие целое, становятся неотделимы друг от друга.

Однако системная обусловленность — необходимая, но не достаточная характеристика сложности: нераздельность взаимодействующих компонентов является условием формирования любой целостности, в том числе и простой [Бейтсон]. Уникальную специфику сложности передает другое фундаментальное правило Э. Морена [2019], согласно которому сложная система балансирует на грани хаоса и использует случайные взаимодействия для перехода в качественно новое состояние, в отличие от простых строго детерминированных систем. Из этого следует, что сущностным свойством и источником развития является сложность как противоречивое сочетание закономерности и непредсказуемости, так как в присутствии только закономерного система становится детерминированной и, следовательно, «простой», а при тотальном хаосе она распадается и перестает существовать как система. Поскольку важнейшим свойством любой системы является целостность⁵, в сложных системах между детерминизмом и непредсказуемостью не существует несовместимости; более того, статус сложности система приобретает именно тогда, когда непредсказуемость «вплетена» в ее устройство, отвечающее законам порядка.

Данное качество универсально, так как характеризует сложные системы любой категории — от искусственных до природных. В первом случае оно используется при проектировании гибких систем разного назначения и для решения важных задач управления [Поддьяков А.Н., 2018; Солодовников, Тумаркин]. Показательным примером второго случая, т.е. естественной сложной системы, является мегапластичный мозг человека, оптимальное функционирование которого также достигается сочетанием порядка и стохастичности [Евин]. Однако особое значение «граница предсказуемости» приобретает при развитии психики и исследовательской активности человека [Поддьяков Н.Н.; Поддьяков А.Н, 2014], а также в условиях «надситуативного» риска [Петровский, 2013].

«Закономерность — непредсказуемость», как и всякая бинарная оппозиция, предполагает не только сосуществование противоположностей, но и континуальное множество сочетаний их промежуточных значений. Поэтому системы разной степени сложности наделены и тем, и другим в разной мере.

За точку отсчета непредсказуемости можно принять ту ее величину, которая выступает при замене однозначной линейности детерминизма пространством альтернативных возможностей [Фейгенберг]. Это соответствует тому переходу от «простоты» к «сложности», который исследовался классиками нейробиологии и физиологии активности П.К. Анохиным и Н.А. Бернштейном. Так, анализируя функциональные системы, активность которых направлена на получение полезного результата, П.К. Анохин выделял несколько составляющих их интегративной деятельности. Первая — простая интеграция — связана с участием только обязательных структур, без которых функция вообще не могла бы осуществиться. Эти структуры «…вступая во взаимодействия, определяют собой то, что можно было бы назвать архитектурой акта, т.е. то, что … придает специфический облик всей функции» [Анохин, с. 201]. Переход к сложной интеграции обусловлен подключением элементов, которые «…не имеют отношения к этим архитектурным особенностям функции, но определяют возможные модификации… уже оформленной конструкции в целом» [Анохин, с. 201]. Однако в присутствии альтернатив «…вместо стабильных детерминированных стереотипов… перед нами область явлений, которые следует изучать с позиций теории вероятностей» [Бернштейн, с. 56].

Именно с введения вероятности начинается случайность, поскольку полная достоверность не оставляет места вероятности, но и абсолютное незнание не привело бы к вероятности, которая требует хоть какой-нибудь осведомленности [Пуанкаре]. Само по себе наличие модификаций уже вносит долю непредсказуемости, так как увеличивает число степеней свободы системы, «позволяя» ей реагировать на одно и то же воздействие различным образом. Непредсказуемость возрастает еще больше при выборе, который всегда основан на предвидении и поэтому даже при рациональном решении не может быть рассчитан на стопроцентный успех. Между тем зачастую наш выбор совсем не зависит от рациональных заключений и поэтому непредсказуем [Канеман, Тверски].

Как и строго детерминированные простые целостности, пластичные системы начального уровня сложности, способные к вероятностному выбору с непредсказуемым результатом, доступны математическому моделированию. Однако, как утверждает В.И. Арнольд [с. 4–17], необходимо различать «жесткие» и «мягкие» математические модели. Закономерности простоты описываются «жесткими» моделями, допускающими только точное и однозначное решение. Напротив, к доступному алгоритмизации начальному уровню сложности применимы исключительно «мягкие» модели, а именно модели, предусматривающие альтернативный выбор, обратные связи и коррекции в соответствии с реальным положением дел. К аналогичному заключению приходит и Р. Пенроуз [с. 46–51], который к моделируемым процессам относит как процессы, реализуемые жесткими системами, действующими в соответствии с конкретными и прозрачными алгоритмическими процедурами, так и процессы, реализуемые мягкими системами, которые программируются не столь жестко и способны вследствие этого к модификациям на основании приобретенного опыта.

Итак, гибкие системы исходного уровня сложности доступны логическому описанию. Однако возрастание уровня сложности живых систем связано с той их составляющей, которую невозможно передать посредством каких бы то ни было алгоритмов. Но и эта составляющая неоднородна. В этой связи Р. Пенроуз разделяет два принципиально различных типа неалгоритмизируемости и обозначает их разными терминами: «невычислимость» и «непредсказуемость» [2005].

Невычислимость обусловлена не отсутствием порядка, а следующими причинами.

1. Невозможностью алгоритмического описания явления из-за пробела в наших знаниях. С этой точки зрения неалгоритмизируемость временна: она будет преодолена, когда станут известны не познанные в настоящее время закономерности. Еще А. Пуанкаре обратил внимание на то, что в математике, а тем более в жизни, мы сталкиваемся со множеством закономерностей, которые только кажутся случайными, а на самом деле являются мерой нашего невежества.

2. Существованием феноменов, характеризующихся не логической аргументацией, а прямым усмотрением результата. К таковым относится, в частности, научная интуиция [Адамар, с. 109–114]. В качестве иллюстрации часто приводится известное высказывание физика Л.И. Мандельштама: «Уравнение Шредингера не выведено, а угадано».

3. Принципиальными ограничениями формально-логического метода [Кричевец]. Одно из таких ограничений накладывается теоремой Гёделя⁶, которая состоит в доказательстве невозможности доказательства некоторых утверждений системы средствами данной системы.

В отличие от «невычислимости» термин «непредсказуемость» Р. Пенроуз присваивает хаотическим явлениям, которые не поддаются точному расчету ни при каких условиях.

Подчеркнем, что источником неалгоритмизируемой непредсказуемости (хаотичности) и соответствующего нарастания сложности живой развивающейся системы могут быть присутствующие в ее составе элементы, лишенные специализации и потому наделенные неограниченной свободой потенциальных взаимодействий. В противовес этому специализация подразумевает адаптацию к узким условиям среды и снижение эволюционной пластичности [Шмальгаузен]. Лишенные специализации элементы неупорядочены, поскольку «…упорядочение состоит в предписанности поведения, ограничении свободы взаимодействий и перемещений, иными словами в установлении функционального соответствия между элементами системы» [Галимов, с. 39]. Таким образом, неспециализированные элементы системы избыточны с точки зрения уже установившегося порядка.

Избыточность является универсальной составляющей и неизбежным атрибутом усложняющейся жизни. Она присутствует уже на стадии ее энергетического обеспечения [Аршавский] и систематически сохраняется вплоть до тех уровней организации живого, которые не принадлежат к «миру энергии», а только регламентируются ею — от информационной системы мозга [Швырков; Соколов, Незлина] до психики [Петровский, 2013], культуры [Лотман] и социальной организации [Луман].

Однако необходимо разделять два вида избыточности.

1. Избыточность за счет дублирования уже специализированных структур, когда один и тот же «образец» представлен в системе многократно, обеспечивая «запас на крайний случай» (см., например, [Волькенштейн]). Функция такого запаса состоит в увеличении устойчивости уже существующего порядка. Данное воплощение избыточности неизбирательно, более того, в особенности оно характерно именно для простых систем, эволюционной стратегией которых является увеличение численности собственных копий в более или менее постоянной среде обитания⁷.

2. Избыточность в виде не специализированных элементов, которая характерна только для сложных систем. Чтобы подчеркнуть специфику отсутствия специализации, будем двигаться от противного и сначала определим сверхспециализацию. Согласно оценке Э. Морена, она «…замкнута на саму себя, не позволяет интегрировать себя в глобальную проблематику или создавать целостное концептуальное представление об объекте, который она рассматривает только в одном аспекте или в одной части» [2013, с. 263]. Существенное отличие избыточности, лишенной узкой специализации, состоит в ее универсальности и принципиальной незавершенности. Но именно по этой причине она открыта контексту и находится в постоянной готовности к преобразованиям, которые способны перевести всю систему на качественно иной уровень функционирования. Иначе говоря, существуя на правах «облака», окружающего функционально упорядоченные элементы сложной системы, лишенная специализации «универсальная» избыточность по требованию обстоятельств готова приобрести любую функцию и трансформировать систему в целом. Это позволяет расценивать ее в качестве стратегического задела на непредсказуемое будущее.

Итак, сплав закономерности и непредсказуемости может быть отнесен к сущностным свойствам сложных систем. Это правило, по которому «играет живая природа» [Эйген, Винклер, с. 37], получило название «принцип пятнистости». Данный принцип может трактоваться как «…балансирование между необходимостью эффективного осуществления основных типов упорядоченного поведения и инвестициями в «синее небо», то есть в активность, которая противоречит принятым нормам, но потенциально при определенном изменении обстоятельств может помочь системе быть более эффективной» (цит. по: [Арзуманян, с. 60]). Данная позиция переплетается с тезисом Н. Лумана, подчеркивающего, что только эволюционирующие системы обладают способностью разрешать неразрешимое в рамках уже существующего порядка [с. 621–622].

О природе способности «разрешать неразрешимое» за счет избыточности, присущей сложной системе, далее и пойдет речь.

Эволюционный потенциал сложности

Одна из главных эволюционных тенденций состоит в нарастании сложности живых систем [Иорданский; Бердников; Колчанов, Суслов]. Но почему эволюция в целом идет в сторону все бóльшего усложнения — в этом суть проблемы [Марков А.В., 2010]. Если дополнение детерминизма «простоты» стохастической картиной непредсказуемых взаимодействий принять за качественную особенность сложных систем, то этот вопрос можно конкретизировать следующим образом: каков вклад порядка и непредсказуемости в эволюцию сложности и почему важно сочетание порядка и беспорядка?

Поражающая воображение слаженность устройства высокоразвитых организмов приводит к, казалось бы, бесспорному заключению: эволюция движется в сторону увеличения порядка, т.е. закономерности. «Представления об антиэнтропийных тенденциях живого, об антиэнтропийном характере биологической эволюции стали общим местом не только у биологов и философов, но и у физиков» [Блюменфельд, с. 89]. В качестве примера можно привести мнение Э.М. Галимова — одного из ведущих геохимиков, ученика А.И. Опарина. Согласно его оценке, эволюционное развитие идет в сторону последовательного уменьшения энтропии, т.е. нарастания упорядоченности, в то время как усиление хаоса не может привести к более высокоорганизованным формам [с. 38–78]. Такая точка зрения не обесценивает случайные процессы, поскольку не противоречит тому, что в технических и биологических системах они могут играть оптимизирующую роль⁸. Однако, по существу, она «выносит за скобки» инновационное значение случайности.

В противовес этому Г. Бейтсон — яркий мыслитель ХХ в., ключевые идеи которого имеют междисциплинарное значение, — подчеркивает: «…для создания нового порядка необходима работа случайности и изобилие не зарезервированных для какой-либо конкретной цели альтернатив» [с. 62] (курсив наш. — А.А., Е.Ш., А.Ч.]. Тем самым Г. Бейтсон ставит вопрос о роли непредсказуемости и избыточности в генерировании новаций.

Обоснование созидательной роли непредсказуемости в трансформации сложной структуры любой природы связано, в первую очередь, с именем И. Пригожина, который ввел ставший хрестоматийным принцип «порядок из хаоса», согласно которому между порядком, хаосом и инновациями существует неразрывная связь [Пригожин, Стенгерс]. Строго говоря, детерминистические и случайные процессы отражают лишь отдельные стороны целостного явления, причем их пропорция на протяжении эволюции может меняться [Татаринов]. В этом отношении правомерна аналогия с многомерным пространством и векторным принципом кодирования — преобразованием, при котором определенному значению сигнала соответствует определенное соотношение ортогональных базовых характеристик единой многомерной системы [Соколов].

Исключительная роль переплетения закономерности и случайности в эволюции жизни детально анализируется в монографии Е. Кунина с парадоксальным названием: «Логика случая. О природе и происхождении биологической эволюции» [2014]. Особое внимание автор уделяет инновационной потенции геномов — структур, представляющих собой последовательности дискретных символов, для которых справедлива рассмотренная выше сложность Колмогорова, характеризующаяся сочетанием закономерности и случайности. Одновременно любой геном — это целостная система, пронизанная множеством регуляторных взаимодействий. В контексте данной работы преимущество генетического анализа состоит в том, что он выявляет различие детерминизма простоты и непредсказуемой избыточности сложности наиболее рельефно.

Как представлена упорядоченность и хаотичность в геноме?

Геном, т.е. совокупная ДНК, содержащаяся в каждой клетке данного организма, состоит из структурно и функционально разнородных участков⁹. В упорядоченной форме, т.е. в виде строгой последовательности четырех «букв» (нуклеотидов), на «языке» ДНК записана информация — именно то, что отвечает за сохранение и устойчивость данной живой системы. Помимо упорядоченных информационных структур геном может содержать фракции неупорядоченной информационно нейтральной ДНК. К ним относятся избыточные, т.е. лишенные информационного смысла и наделенные как бы лишними степенями свободы «бессмысленные» последовательности, в том числе мобильные элементы, способные перемещаться по геному в новые места локализации. Функция неупорядоченных и информационно нейтральных участков генома необъяснима в рамках адаптивных моделей эволюции [Lynch, Conery].

Разрешению данной проблемы способствовало сравнение геномов архаичных и развивающихся организмов. Е. Кунин обращает внимание на следующий фундаментальный парадокс. Геномы примитивных существ характеризуются практически полным отсутствием не специализированной избыточности — излишеств в виде не информационной (бессмысленной) ДНК, в то время как «геномы организмов, которые мы вполне обоснованно считаем самыми сложными и наиболее «развитыми»,.. несут гораздо больше энтропии и, следовательно, имеют гораздо меньшую плотность биологической информации, чем геномы простейших клеточных форм» [Кунин, с. 262]. В провокационной форме этот парадокс выглядит следующим образом: геномы простых организмов кажутся несравненно «лучше спроектированными», чем геномы сложных живых существ.

Итак, простые биологические целостности хранят лишь жизненно необходимые гены; сложность системы сопряжена с генетической избыточностью в виде неинформационной ДНК. Однако именно эта избыточность, т.е. выход за рамки необходимого, и является, по-видимому, условием эволюционных преобразований¹⁰.

Действительно, по мере развития все бóльшие площади занимает «бессмысленная» в информационном отношении ДНК [Голубовский]. Наиболее отчетливо эта тенденция выявилась при расшифровке генома человека. Несмотря на то что его размеры впечатляют¹¹, сами по себе они ничего не говорят об уникальности вида Homo sapiens: у слона и мыши общая величина генома примерно такая же, а у саламандры даже больше. Прогрессивная эволюция генома связана прежде всего с изменением соотношения информационных и неупорядоченных участков ДНК в пользу значительного увеличения доли последних. Оказалось, что лишь 3–5% генетической системы человека кодируют белки, востребованные организмом, и, возможно, еще около 20% участвуют в регуляции этой деятельности. Остальные 75% нашего генома принадлежат неупорядоченной и «бессмысленной» ДНК, т.е. с точки зрения уже приобретенного опыта — «мусору» [Тарантул]! Представления о том, что значительная часть ДНК не имеет функционального значения, а является только отбросом в виде остатков «отмерших» генов, накопившихся в процессе «эволюционного прошлого» [Dawkins], доминировали в течение длительного времени. Однако уточнение структуры и функции генома человека в рамках международного проекта ENCODE¹² дало основание предположить, что значительная часть якобы «мусорных» отрезков генома не бесполезна: их функция важна, но отражает не прошлое, а нацелена на будущее, поскольку способна обеспечивать непредсказуемые новации при изменении условий окружающей среды [Yong].

Значение данного факта, как выходящего за рамки собственно генетики, помогают осмыслить слова выдающегося семиотика Ю.М. Лотмана: «Роль непредсказуемости не только существенно возрастает в тот момент, когда человек сделался человеком, но именно она и образовала фундамент этого перехода» [с. 134−135] (курсив наш. — А.А., Е.Ш., А.Ч.).

Чем обусловлен эволюционный потенциал хаотичной части генома? Прежде всего тем, что неупорядоченный генетический материал наделен важным свойством: в ответ на непрогнозируемую новизну окружения это подвижное «сырье» путем комбинаторных преобразований на чисто функциональной основе способно создавать новую генетическую информацию. При этом важна не столько количественная¹³, сколько качественная характеристика информации, а именно ее ценность или незаменимость для конкретного реципиента [Волькенштейн]. Незаменимость информации состоит именно в ее эксклюзивности, уникальности, и «то, что ценно для одной системы, может не иметь никакой ценности для другой и наоборот» [Волькенштейн, с. 562] (курсив наш. — А.А., Е.Ш., А.Ч.). Невольно напрашивается сравнение со стратегией развития фундаменталистских закрытых социальных систем, в которых господствует формула «незаменимых нет», оправдывающая элиминацию разнообразия, погашения любой уникальности и исключительности [Тендрякова].

Комбинаторный принцип создания новой генетической информации, позволяющий фактически безгранично наращивать информационную емкость генетических программ без существенного роста размеров геномов, рассматривается как ароморфоз, т.е. эволюционное новшество, свидетельствующее о повышении уровня организации живых систем [Колчанов, Суслов]. С этой точки зрения увеличение объема неупорядоченного генетического материала свидетельствует об усилении значения универсальной избыточности у эволюционно продвинутых видов.

Инновационное значение избыточных генетических элементов впервые было оценено еще Н.К. Кольцовым: «Запас не проявляющихся в развитии генов, которые могут мутировать в гены, проявляющиеся в развитии, влечет за собой высокую изменчивость… и позволяет иногда обнаружить в дальнейшем пышный расцвет прогрессивной эволюции» (цит. по: [Лабас, Хлебович]). Более определенно это положение формулируется следующим образом. Нейтральное, т.е. лишенное узкой специализации и на первый взгляд бесполезное генетическое пространство, представляет собой огромный резервуар бесконечных инноваций, и поэтому именно оно обусловливает прогрессирующее нарастание биологической сложности [Цукеркандль, Полинг].

Предпринятый нами экскурс в такие области исследования человека, как неклассическая эволюционная биология и генетика, продиктован прежде всего тем, что именно в этих областях накоплено наибольшее количество фактов, позволяющих пролить свет на происхождение и инновационный смысл сложности, а также раскрыть связь сложности, избыточности и разнообразия в прогрессивной эволюции.

Возвращаясь к вопросу о связи сложности, избыточности, непредсказуемости и разнообразия, можно сделать следующее обобщение. Неотъемлемым свойством сложных живых систем является сочетание упорядоченности и хаоса. Неупорядоченность в виде избыточных не специализированных структур позволяет наращивать порядок, трансформируя прежнее состояние системы. Эти трансформации отражают опыт, приобретаемый в онтогенезе и персоногенезе. В общем случае этот опыт не передается по наследству. Из этого следует, что несомненным эволюционным преимуществом «сложности» являются не конкретные адаптации, а сама по себе способность трансформироваться, залогом которой является непредсказуемость, а неизбежным следствием — увеличение разнообразия, доведенное до неповторимого облика каждой сложной живой системы.

Заключение

Сложно писать о сложности. Сложно потому, что любые рассуждения на эту тему явно или неявно нарушают мудрое предостережение Козьмы Пруткова «нельзя объять необъятное» и вопреки здравому смыслу ставят задачи «обнимания необъятного» и поиска «меры безмерности». При решении этой дразнящей задачи любые критики редукционизма и упрощения реальности сами неизбежно впадают в грех сведения сложного к чему-то если не простому, то упрощенному. Они утрачивают сущность сложности уже самим своим намерением подвергнуть ее анализу, а тем самым расчленить на элементы или даже единицы, теряющие — вспомним В. Гёте — одушевляющую связь.

Во всем послушать жизнь стремясь,
Спешат явленья обездушить,
Забыв, что если в ней нарушить
Одушевляющую связь,
То больше нечего и слушать.

Тем не менее, понимая риски поиска «меры безмерного», мы попытались показать, что ядром антропологического поворота является восхождение живых развивающихся систем к сложности. И высшей ступенью этого восхождения является разум человека как незавершенный проект эволюции.

Когда пытаешься постичь природу феномена сложности как маркера антропологического поворота, невольно наталкиваешься на то, что даже в нашем высокоразвитом языке трудно подыскать слова, чтобы охватить ее бездонность как феномена, объяснительного принципа и предмета исследования. Неслучайно переводчики работ одного из классиков теории сложности Э. Морена именно в целях проблематизации сложности раскачивают наш разум и вводят в научную лексику такой странный конструкт, как «сложностность» [Морен, 2019]. Они совершают подобное насилие над языком вовсе не потому, что, подобно герою чеховской пьесы, говорят о непонятном и желают свою образованность показать. Дело в другом. Исследователи, идущие по стопам Э. Морена, отчетливо рефлексируют (если прибегнуть к концепции личностных конструктов Дж. Келли) когнитивную сложность постижения загадки сложности. Со сходными проблемами описания сложности сталкивается и А.Н. Поддьяков, обозначая особое направление изучения сложности термином «компликология» — наука о создании развивающих, диагностирующих и деструктивных трудностей [2014].

От проблемы исследования сложности — не только как символа познания ХХI в., но и как феномена нашего существования — просто никуда не деться. Поиском ответа на вопросы, встающие при встрече человека со сложностью, в течение многих десятилетий занимаются гештальтпсихология, теория систем, модернизм, постмодернизм и постнеклассическая наука. Поиск ответа на вызовы сложности ищут экзистенциальная психология [Психология личности…] и понимающая психотерапия [Василюк]. Проблему сложности атакуют такие исследователи, как Ю. Козелецкий — автор классического исследования «Человек многомерный» [1991] и Г. Маркузе — автор бестселлера «Одномерный человек» [1994].

Важно заметить, что во всех этих и многих других исследованиях сложности происходит парадоксальная трансформация: разные методологии рождают разные онтологии. Оптика сложности не просто позволяет нам увидеть разные грани человеческой природы, но и в известном смысле, если следовать логике умеренного конструктивизма, форматирует исследуемые реальности, в том числе реальность антропологического поворота. Именно поэтому для нас столь значима сама постановка проблемы связи сложности, избыточности, непредсказуемости и разнообразия с антропологическим поворотом. Ее разработка способствует не только расширению границ познания человека в эпоху «избытка», но и конструированию культурных и социальных практик развития изменяющейся личности в изменяющемся мире, выделению способности человека к трансформации и перерождению как эволюционного потенциала развития человечества.

Вместе с тем чем бóльшие возможности выбора и самотрансформации век сложности предоставляет человеку и человечеству, тем выше вероятность экзистенциальных и антропологических рисков расчеловечивания общества. Чем большей сложностью обладает эволюционирующая система, тем масштабнее становится уязвимость самой сложности. Поэтому наше время становится не только временем встречи со сложностью, но и веком испытания сложностью человека и человечества.

Список литературы

Агацци Э. Методологический поворот в философии // Вопр. философии. 2014. № 9. С. 60–65.
Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики / Пер. с фр. М.А. Шаталовой, О.П. Шаталова. М.: Сов. радио, 1970. 150 с.
Анищенко B.C., Нейман А.Б., Мосс Ф., Шиманский-Гайер Л. Стохастический резонанс как индуцированный шумом эффект увеличения степени порядка // Успехи физ. наук. 1999. Т. 169, № 1. С. 7–38.
Анохин П.К. Биология и нейрофизиология условного рефлекса. М.: Медицина, 1968. 547 с.
Арзуманян Р. Кромка хаоса. Сложное мышление и сеть: парадигма нелинейности и среда безопасности XXI века. М.: Издат. дом «Регнум», 2012. 598 с.
Арнольд В.И. «Жесткие» и «мягкие» математические модели. М.: МЦНМО, 2013. 32 с.
Аршавский И.А. Физиологические механизмы и закономерности индивидуального развития. М.: Наука, 1982. 268 с.
Асмолов А.Г. Психология личности: Принципы общепсихологического анализа. М.: Смысл, 2001. 416 с.
Асмолов А.Г. Психология личности: Культурно-историческое понимание развития человека. М.: Смысл: Издат. центр «Академия», 2007. 528 с.
Асмолов А.Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия // Психол. исслед.: электрон. науч. журн. 2015. Т. 8, № 40. С. 1. URL: http:// psystudy.ru (дата обращения 13.05.2022).
Асмолов Г.А., Асмолов А.Г. Интернет как генеративное пространство: историко-эволюционная перспектива // Вопр. психологии. 2019. № 4. С. 3−28.
Асмолов А.Г., Шехтер Е.Д., Черноризов А.М. Что такое жизнь с точки зрения психологии: историко-эволюционный подход // Вопр. психологии 2016. № 2. С. 3−23.
Бауман З. Моральная слепота: утрата чувствительности в эпоху текучей современности / З. Бауман, Л. Донскис / Пер. с англ. А. Самарной. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2019. 365 с.
Бейтсон Г. Разум и природа: Неизбежное единство / Пер. с англ. Д.Я. Федотова. М.: КомКнига, 2007. 244 с.
Берг Л.С. Труды по теории эволюции Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977. 387 с.
Бердников В.А. Сложность как мерило эволюционного прогресса // Наука из первых рук. 2004. Т. 1, № 0. С. 70−77.
Бернштейн Н.А. Пути развития физиологии и связанные с ними задачи кибернетики // Биологические аспекты кибернетики / Под ред. А.М. Кузина. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 52−65.
Блауберг И.В. Проблема целостности и системный подход. М.: Эдиториал УРСС, 1997. 448 с.
Блюменфельд Л.А. Информация, термодинамика и конструкция биологических систем // Сорос. образоват. журн. 1996. № 7. С. 88−92.
Василюк Ф.Е. Психология переживания: Анализ преодоления критических ситуаций. М.: Изд-во Моск. гос. ун-та, 1984. 200 с.
Вернадский В.И. Живое вещество и биосфера. М.: Наука, 1994. 674 с.
Волькенштейн М.В. Биофизика. СПб.: Лань, 2008. 595 с.
Галимов Э.М. Феномен жизни: между равновесием и нелинейностью. Происхождение и принципы эволюции. М.: Едиториал УРСС, 2001. 254 с.
Гартман Н. Этика / Пер. с нем. А.Б. Глаголева. СПб.: Владимир Даль, 2002. 707 с.
Голубовский М.Д. Неканонические наследственные изменения // Природа. 2001. № 8. С. 3−9.
Гусельцева М.С. Антропология современности: человек и мир в потоке трансформаций. Моногр. В 3 ч. Ч 1. М.: Акрополь, 2021. 448 с.
Дарвин Ч. Избранные письма / Пер. с англ. А.Е. Гайсиновича. М.: Изд-во иностр. лит., 1950. 391 с.
Евин И.А. Синергетика мозга. М.: Ижевск: НИЦ «Регуляр. и хаотич. динамика», 2005. 107 с.
Заварзин Г.А. Эволюция микробных сообществ: Докл. на теорет. семинаре геологов и биологов «Происхождение живых систем». Горный Алтай, 2003. URL: https://old.evolbiol.ru/zavarzindok.htm (дата обращения 20.11.2019).
Ивахненко Е.Н. Социология встречается со сложностью // Вестн. РГГУ. Сер. Философ. науки. Религиоведение. 2013. № 11. С. 90−101.
Иорданский Н.Н. Эволюция жизни. М.: Академия, 2001. 425 с.
Канеман Д., Тверски А. Рациональный выбор, ценности и фреймы // Психол. журн. 2003. Т. 24, № 4. С. 31−42.
Киященко Л.П. Философия трансдисциплинарности / Л.П. Киященко, В.И. Моисеев. М.: ИФРАН, 2009. 204 с.
Князева Е.Н. Инновационная сложность: методология организации сложных и сетевых структур // Философия науки и техники. 2015. Т. 20, № 2. С. 50−69.
Козелецкий Ю. Человек многомерный (психологическое эссе) / Пер. с польского С.А. Чачко. Киев: Лыбидь, 1991. 288 с.
Колмогоров А.Н. Три подхода к определению понятия «количество информации» // Пробл. передачи информации. 1965. Т. 1, вып. 1. С. 3−11.
Колчанов Н.А., Суслов В.В. Кодирование и эволюция сложности биологической организации // Эволюция биосферы и биоразнообразия / Под ред. С.В. Рожнова. М.: Т-во науч. изд. КМК, 2006. С. 60−96.
Кричевец А.Н. Априорность и адаптивность. М.: Рос. психол. о-во, 1998. 129 с.
Кунин Е.В. Логика случая. О природе и происхождении биологической эволюции. М.: Центрполиграф, 2014. 527 с.
Лабас Ю.А., Хлебович В.В. Фенотипическое окно генома и прогрессивная эволюция // Соленостные адаптации водных организмов / Под ред. В.Я. Бергера, В.В. Хлебовича. Л.: Изд-во Зоол. ин-та РАН, 1976. С. 4−25.
Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию / Пер. с англ. И. Полонской. М.: Издат. дом Высш. шк. экономики, 2014. 382 с.
Лотман Ю.М. Непредсказуемые механизмы культуры. Таллин: TLU Press, 2010. 232 с.
Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории / Пер. с нем. И. Д. Газиева. СПб.: Наука. С-Петерб. издат фирма, 2007. 643 с.
Марков А.В. Рождение сложности. Эволюционная биология сегодня: неожиданные открытия и новые вопросы. М.: Астрель: CORPUS, 2010. 527 с.
Марков А.В., Захаров И.А. Паразитическая бактерия Wolbachia и проблема происхождения эвкариотической клетки // Палеонтол. журн. 2006. № 1. С. 1−11.
Марков Б.В. Антропологический поворот в философии ХХ века // Очерки социальной антропологии / Отв. ред. В.В. Шаронов. М.: Петрополис, 1995. С. 18−29.
Маркузе Г. Одномерный человек / Пер. с англ. А. Юдина. М.: REFL-book, 1994.
Морен Э. Образование в будущем: семь неотложных задач // Синергетика: Антология / Пер. с фр. Е.Н. Князевой. М.; СПб.: Центр гуманитар. инициатив, 2013. С. 247−322.
Морен Э. О сложностности / Пер. с англ. Я.И. Свирского. М.: Ин-т общегуманитар. исслед., 2019. 284 с.
Нагель Э. Теорема Гёделя / Э. Нагель, Дж. Р. Ньюмен. Пер. с англ. Ю.А. Гастева. М.: КРАСАНД, 2010. 120 с.
Николис Г., Пригожин И. Познание сложного. Введение / Г. Николис, И. Пригожин / Пер. с англ. В. Пастушенко. М.: Едиториал УРСС, 2003. 344 с.
Пенроуз Р. Новый ум короля: О компьютерах, мышлении и законах физики / Пер. с англ. В.О. Малышенко. М.: Едиториал УРСС, 2005. 400 с.
Петровский В.А. Психология неадаптивной активности. М.: Горбунок, 1992. 224 с.
Петровский В.А. «Я» в персонологической перспективе. М.: Издат. дом Высш. шк. экономики, 2013. 502 с.
Плотинский Ю.М. Теоретические и эмпирические модели социальных процессов. М.: Издат. корпорация «Логос», 1998. 296 с.
Поддьяков А.Н. Компликология: создание развивающих, диагностирующих и деструктивных трудностей. М.: Издат. дом Высш. шк. экономики, 2014. 278 с.
Поддьяков А.Н. Психология обучения в условиях новизны, сложности, неопределенности // Mobilis in mobili: личность в эпоху перемен / Под ред. А.Г. Асмолова. М.: Издат. дом ЯСК, 2018. С. 261–276.
Поддьяков Н.Н. Творчество и саморазвитие детей дошкольного возраста: концептуальный аспект. Волгоград: Перемена, 1994. 47 с.
Поппер К. Знание и психофизическая проблема: В защиту взаимодействия. / Пер. с англ. И.В. Журавлева. М.: ЛКИ, 2008. 256 с.
Пригожин И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой / И. Пригожин, И. Стенгерс / Пер. с англ. Ю.А. Данилова. М.: Прогресс, 1986. 431 с.
Психология личности: Пребывание в изменении / Ред. Н.В. Гришина. СПб.: Изд-во С-Петерб. ун-та, 2019. 576 с. Пуанкаре А. О науке / Пер. с фр. Л. С. Понтрягина. М.: Наука, 1990. 735 с. Расницын А. П. Философия эволюционной биологии // Журн. общ. биологии. 2020. Т. 81, № 1. С. 54−79.
Раутиан А.С., Жерихин В.В. Модели филоценогенеза и уроки экологических кризисов геологического прошлого // Журн. общ. биологии. 1997. Т. 58, № 4. С. 20−47.
Рубинштейн С.Л. Человек и мир. М.: Наука, 1997. 190 с.
Свет В.Д. О возможных физических принципах преобразования изображений в инвертированной сетчатке глаза // Докл. АН. Физика. 2006. Т. 409, № 1. С. 1−5.
Симпсон Дж. Г. Темпы и формы эволюции / Пер. с англ. М.Л. Бельговского, В.В. Хвостовой. М.: Изд-во иностр. лит., 1948. 358 с.
Соколов Е.Н. Восприятие и условный рефлекс: новый взгляд. М.: УМК «Психология»: Моск. соц.-психол. ин-т, 2003. 287 с.
Соколов Е.Н., Незлина Н.И. Долговременная память, нейрогенез и сигнал новизны // Журн. высш. нервн. деятельности. 2003. Т. 53. № 4. С. 451–463.
Солодовников В.В. Теория сложности и проектирование систем управления / В.В. Солодовников,В. И. Тумаркин. М.: Наука, 1990. 170 с.
Тарантул В.З. Геном человека: Энциклопедия, написанная четырьмя буквами. М.: Языки славян. культуры, 2003. 392 с.
Татаринов Л.П. Очерки по теории эволюции. М.: Наука, 1987. 249 с.
Тейяр де Шарден П. Феномен человека: Сб. очерков и эссе / Пер. с фр. О.С. Вайнер, Н.А. Садовского, З.А. Масленниковой. М.: Изд-во АСТ, 2002. 553 с.
Тендрякова М.В. Охота на ведьм: исторический опыт интолерантности. М.: Смысл, 2019. 132 с.
Фаликман М.В. Разум как незавершенный проект: новая волна Выготского в когнитивной науке // Mobilis in mobile: личность в эпоху перемен / Под ред. А.Г. Асмолова. М.: Издат. дом ЯСК, 2019. С. 137−149.
Фейгенберг И.М. Вероятностное прогнозирование в деятельности человека и животных. М.: Ньюдиамед, 2008. 190 с.
Цукеркандль Э., Полинг Л. Молекулярные болезни, эволюция и генная разнородность // Горизонты биохимии. М.: Мир, 1964. С. 148−173.
Чейтин Г. Дж. Случайность в арифметике // В мире науки. 1988. № 9. С. 42−48. URL: http://z-mech.narod.ru/Lib/chaitin3.html (дата обращения 16.10.2018).
Швырков В.Б. Введение в объективную психологию: нейронные основы психики. М.: И-н психологии РАН, 1995. 162 с.
Шмальгаузен И.И. Факторы эволюции. Теория стабилизирующего отбора. М.: Наука, 1968. 450 с.
Эйген М. Игра жизни / М. Эйген, Р. Винклер / Пер. с нем. В.М. Андреева. М.: Наука, 1979. 93 с.
Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX–XX веков. М.: Сов. писатель, 1988. 417 с.
Dawkins R. The greatest show on Earth: The evidence for evolution. N.Y.: Free Press, 2009.
Lynch M., Conery J.S. The origins of genome complexity // Science. 2003. V. 302, № 5649. P. 1401−1404
Yong E. ENCODE: the rough guide to the human genome. blogs.discovermagazine.com/ notrocketscience/2012/09/05/encode-the-rough-guide-to-the-human-genome/ (дата обращения 18.12.2019).

Источник: Асмолов А.Г., Шехтер Е.Д., Черноризов А.М. Антропологический поворот: восхождение к сложности // Человек как открытая целостность. Новосибирск: Академиздат, 2022. С. 33–53. DOI: 10.24412/cl-36976-2022-1-33-53