Сложность как символ познания человека: от постулата к предмету исследования

В середине прошлого века один из классиков истории психологии Эдвин Боринг при описании эволюции психологического познания нередко обращался к такому метафорическому конструкту, как «дух времени» (Boring, 1950). Впоследствии в методологии науки апелляции к «духу времени» как объяснительному дискурсу смены фокусов познания уступили место другим конструктам: «парадигма» (Кун, 2003), «научно-исследовательская программа» (Лакатос, 1995) и «антропологический поворот» (Прохорова, 2009). При всей важности этих интерпретаций перемен научного мировоззрения многозначный термин «дух времени» (Zeitgeist), отображающий интеллектуальную моду той или иной эпохи, наиболее емко передает фокусировку исследователей на понятии «сложность», ставшем символом ХХI в. Вряд ли кто-нибудь будет отрицать, что дискуссии о сложности были интеллектуальной модой конца ХХ – начала ХХI в. Чтобы в этом убедиться, достаточно сослаться на фундаментальные работы Э. Морена (2019), К. Майнцера (2009) и И. Пригожина (Николис, Пригожин, 2003), посвященные сложности.

Отметим, что идеи восхождения к сложности пронизывают исследования в области эволюционной биологии (Марков, 2010), социологии (Луман, 2007; Латур, 2014; Асмолов, Асмолов, 2019), философии (Ивахненко, 2013; Князева, 2015), психологии (Поддьяков, 2014, 2018), а также других областей, в которых обсуждается феноменология и методология таких сфер познания, как жизнь, разум, сознание, личность и Вселенная (Талбот, 2016).

Наряду с методологическими исследованиями сложности появляются и различного рода ее операционализации, например, исследования по «когнитивной сложности» или анализ «оптимального уровня сложности». Эти работы показывают, что «сложность» в буквальном смысле этого слова онтологизируется и становится предметом эмпирических исследований, а не только методологической конструкцией.  Вместе с тем исследователей методологии и онтологии сложности – настоящей загадки познания ХХI в. – подстерегает интеллектуальная ловушка превращения вопроса о сложности в постулат, не требующий доказательства, а не в проблему исследования.

От подобной опасности при изучении такой сложной целостности, как сознание, предостерегает Л.С. Выготский: тот, кто превращает вопрос о сложности сознания в постулат, закрывает себе пути к пониманию природы сознания.

Не оспаривая идей об эволюции жизни в направлении восхождения к сложности и о сложности как символе познания ХХI в., в данной работе мы ставим вопрос о ее происхождении и эволюционном смысле. По существу, магистральная линия нашего исследования – это поиск ответа на вопрос о том, для чего в эволюции возник феномен сложности. […].

Сложно писать о сложности. Сложно потому, что любые рассуждения на эту тему явно или неявно нарушают мудрое предостережение Козьмы Пруткова «нельзя объять необъятное» и вопреки здравому смыслу ставят задачи «обнимания необъятного» и поиска «меры безмерности». При решении этой дразнящей задачи любые критики редукционизма и упрощения реальности сами неизбежно впадают в грех сведения сложного к чему-то если не простому, то упрощенному. Они утрачивают сущность сложности уже самим своим намерением подвергнуть ее анализу, а тем самым расчленить на элементы или даже единицы, теряющие – вспомним В. Гёте – одушевляющую связь. 

Во всём послушать жизнь стремясь,
Спешат явленья обездушить,
Забыв, что если в ней нарушить
Одушевляющую связь,
То больше нечего и слушать.

Тем не менее, понимая риски поиска «меры безмерного», мы решились поднять амбициозную задачу проблематизации сложности, отрефлексировать, почему именно сложность стала символом познания человека в современном мире. Для этого необходимо, как мы попытались показать в данной статье, перейти от постулирования сложности как атрибута различных систем к пониманию феномена самой сложности как предмета исследования. 

Когда пытаешься постичь природу феномена сложности, невольно наталкиваешься на то, что даже в нашем высокоразвитом языке трудно подыскать слова, чтобы охватить ее бездонность как феномена, объяснительного принципа и предмета исследования.

Неслучайно переводчики работ одного из классиков теории сложности Эдгара Морена именно в целях проблематизации сложности раскачивают наш разум и вводят в научную лексику такой странный конструкт, как «сложностность» (Морен, 2019). Они совершают подобное насилие над языком вовсе не потому, что, подобно герою чеховской свадьбы, говорят о непонятном и желают свою образованность показать. Дело в другом. Исследователи, идущие по стопам Э. Морена, отчетливо рефлексируют, если прибегнуть к концепции личностных конструктов Дж. Келли, когнитивную сложность постижения загадки сложности. Со сходными проблемами описания сложности сталкивается и А.Н. Поддьяков, обозначая особое направление изучения сложности термином «компликология» – наука о создании развивающих, диагностирующих и деструктивных трудностей (2014).

От проблемы исследования сложности – не только как символа познания ХХI в., но и как феномена нашего существования – просто никуда не деться. С поиском ответа на вопросы, встающие при встрече человека со сложностью, не одно десятилетие сталкиваются гештальтпсихология, теория систем, синергетика, модернизм, постмодернизм и постнеклассическая наука. Поиск ответа на вызовы сложности ищет экзистенциальная психология (Психология личности…, 2019) и понимающая психотерапия (Василюк, 1984). Проблему сложности атакуют такие исследователи, как Юзеф Козелецкий – автор классического исследования «Человек многомерный» (1991) и Герберт Маркузе – автор бестселлера «Одномерный человек» (1994). Важно заметить, что во всех этих и многих других исследованиях сложности происходит парадоксальная трансформация: разные методологии рождают разные онтологии.

Оптика сложности не просто позволяет нам увидеть разные грани человеческой природы, а в известном смысле, если следовать логике умеренного конструктивизма, форматирует исследуемые реальности.

Именно поэтому для нас столь значима сама постановка проблемы связи сложности, избыточности, непредсказуемости и разнообразия. Ее разработка способствует не только расширению границ познания человека в эпоху «избытка», но и конструированию культурных и социальных практик развития изменяющейся личности в изменяющемся мире, выделению способности человека к трансформации и перерождению как эволюционного потенциала развития человечества. Вместе с тем, чем большие возможности выбора и самотрансформации век сложности предоставляет человеку и человечеству, тем выше вероятность экзистенциальных и антропологических рисков. Чем большей сложностью обладает эволюционирующая система, тем масштабнее становится уязвимость самой сложности. Поэтому наше время становится не только временем встречи со сложностью, но и веком испытания сложностью».

Это фрагмент статьи «Сложность как символ познания человека: от постулата к предмету исследования», опубликованной в журнале «Вопросы психологии». Данная статья посвящена разгадке того, почему сложные системы становятся сложными. Анализируется парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, феномен сложности признается одним из самых ярких символов познания человека, а с другой – существует пробел в области исследований, посвященных поиску ответа на вопрос, почему в разных концепциях эволюционного развития именно сложность возведена в ранг «объяснения всего». Обосновывается необходимость перехода от сложности как постулата к сложности как предмету исследования. С позиций историко-эволюционного подхода к анализу живых систем с привлечением эмпирического и аналитического материала из различных областей науки показано, что «простота» присуща системам, ориентированным на неизменность и консервативность, а «сложность» характеризует трансформирующиеся структуры, ориентированные на непредсказуемое будущее. Фокусируется внимание на том, что в сложных системах между детерминизмом и непредсказуемостью не существует несовместимости; более того – статус сложности система приобретает именно тогда, когда непредсказуемость «вплетена» в ее устройство, отвечающее законам порядка. Рассматриваются границы предсказуемости/непредсказуемости сложных систем и возможности алгоритмизации непредсказуемости. Обосновывается, что неалгоритмизируемая непредсказуемость сложной системы обеспечивается наличием в ее составе избыточных элементов. Выделяются две формы избыточности, имеющие существенно разную направленность: «специализированная» избыточность и «универсальная». «Специализированная» избыточность является «запасом на крайний случай». Она представлена в виде копий специализированных структур, когда один и тот же образец имеет то или иное количество своих дублеров. Функция такого запаса состоит в увеличении устойчивости уже существующего порядка при соблюдении принципа «незаменимых нет». «Универсальная» избыточность, обладающая свободными валентностями, принципиально не завершена. Именно поэтому она обеспечивает такой мультипотенциал сложных систем, как способность к трансформациям. Принципом универсальной избыточности является «уникальность каждого». Акцентируется внимание на том, что именно универсальная избыточность как ресурс способности к саморазвитию сложных систем позволяет обосновать происходящий в разных науках и практиках переход к пониманию человека как субъекта выбора, а также сдвиг от исследований «человека одномерного» – к «человеку многомерному».