Я отыскиваю себя
Особенности самодеятельного искусства
Это сборник стихов непрофессионального поэта («Поверх барьеров»,
Москва, 2009 год). Когда-то для себя я сформулировала, что
в искусстве самодеятельном нам прежде всего важна личность
автора, в то время как в искусстве профессиональном на первом
плане — сам по себе эстетический продукт, а личность автора
— лишь фон для его восприятия.
В данном же случае личность автора важна и интересна редакции
и нашим читателям вдвойне, ведь автор этот — Александр Асмолов.
Ученый с мировым именем, чьи книги, особенно «Психология личности»,
— самые цитируемые, организатор науки, психолог и публицист, а вот теперь,
как выяснилось, еще и поэт. Впрочем, это открытие только для нас, читателей.
А домашние и близкие друзья прежде всего знали именно поэта. «У Саши никогда
не существовало проблемы Журдена, — вспоминает его сестра Наталья. — С детства
он был убежден, что человек рожден говорить стихами. А проза — лишь досадная
случайность». На первых страницах книги — стихи тех детских, школьных лет.
Поражающие недетской зрелостью формы и вполне взрослым, сложившимся
чувством собственного достоинства, самостоянья:
«Вы поймете,
что я редок.
Реже не бывает!
Не смотрите,
что я снежный…
Я все понимаю.
Не в стране
тибетских храмов,
Где в санскрите плиты,
А в Москве,
у папы с мамой
Живу неоткрытый.
(«О снежном человеке»)
* * *
Я обшариваю полушария,
Я отыскиваю себя.
* * *
Человек — это звучит гордо:
Вариация аминокислот,
Позвоночник —
наследство хордовых,
И генетический код.
И — бесшабашно-дерзкое, юношеское отношение к прижизненным легендам-
поэтам, как к ровне, — Ахмадулиной, Вознесенскому, Евтушенко…
Здравствуйте, Бела.
Здравствуйте, Саша.
Уже так поздно, а Вы пришли.
Я принес
Вам Гарсиа Лорку, Бела.
Я хочу Вам
свои прочитать стихи.
…Молчите, Бела,
Вы улыбаетесь.
Вы говорите 17 лет.
Не стоит, Бела,
Ведь я изливаюсь,
Я просвечиваю
свой скелет…»
(«Бела», письмо)
* * *
Тебе писали Женя и Андрюша.
Они — поэты,
Признаны молвой.
Ну, а сегодня ты меня послушай,
И я хочу поговорить с тобой.
(Белла Ахмадулина, «Шуточное»)
Куда же он делся, этот столь ярко дебютировавший на старте поэт? Почему это
всего лишь первая его книга? Наука засосала? Так сложилось, что в моем поле
зрения судьбы еще двух поэтов, чуть помладше Асмолова, тоже с ярким стартом
еще в школе, в «Алом парусе» тогдашней «Комсомолки» — Олег Хлебников и Женя
Бунимович. И так же, как Асмолов, «совместители»: Олег — «поэт в газете»,
работающий в горячем цехе журналистики — заместителем главного редактора
«Новой газеты». Бунимович — «поэт в галстуке», депутат Мосгордумы, учитель
математики. Но у обоих — книги, презентации, постоянная профессиональная
работа с поэтическим словом…
Конечно, отечественная психологическая наука очень много приобрела,
«растворив» в себе поэта Асмолова. «Во всем, что к стихам, казалось бы,
отношения не имеет: лекции, научные трактаты, теледебаты и даже проекты
решений, Асмолов подлинный стилист, — свидетельствует автор предисловия,
друг и соратник Вадим Петровский. — Совершенство формы. Композиционная
завершенность. Изящество. Каждое публичное выступление — стихотворение
в прозе…»
Но выбор науки еще юношей-поэтом был сделан осознанно, хоть и сказано о том
шутливо:
Где мне найти слова,
Чтоб втиснуть чувства.
От бедности охватывает грусть.
Оставлю лучше я капризное искусство
И с горя психологией займусь.
А десятилетия спустя уже состоявшийся психолог Асмолов резюмирует:
Все можно проверить, измерить и взвесить,
Лишь душу нельзя просчитать.
Такое бессилье психологов бесит
И ночью мешает им спать.
Вот в том-то и дело: возможно, объективная трудность становления Асмолова-
поэта не просто в выборе науки, а именно той науки, предметом которой
является душа. У поэзии ведь тот же предмет. И нет необходимого «зазора»,
некоей автономии для самостоятельного бытия в поэзии, которые есть у тех же
упоминавшихся мною Хлебникова (журналист в газете описывает все же
общественные, культурные явления, а не «просто» движения души) или
Бунимовича (депутат и учитель математики
тоже не живописует напрямую тонкие духовные материи). А у психолога
и у поэта предмет один, но языки его описания, весь страт мышления
и речи — разные. Может, их и невозможно совместить на паритетных
началах в одной отдельно взятой голове? И взятие вершины в одном
языке неизбежно обедняет достижения второго? А может, все эти
размышления — от лукавого и личность самого автора со всей его
непредсказуемостью их с легкостью опровергнет, вдруг взяв да
и явив нам некий новый синтез языков и новое качество уже
поэтического душезнавства, и за первым сборником со временем
последуют и второй, и третий? В любом случае будем сегодня
благодарны, что со страниц этого сборника по-новому, на высокой
ноте зазвучали заповеди педагогического гуманизма одного из наших
крупнейших ученых:
Много о детстве сказано,
Мало у детства спрошено.
Будто в речи ему отказано,
Молчать велено
по-хорошему.
Плясать можно
по взрослым правилам,
Любить можно
словами взрослыми.
Взрослый знает,
как жить им праведно,
Чтобы стать им
послушно-постными…
* * *
Цени учителя
не за потоки слов,
Не за уменье говорить,
а слушать…
Учитель!
Выше нет в стране постов…
Учителя!
Спасите наши души.
И вот еще — столь же чеканные строки об учительстве:
«Учитель — общества бурлак,
Его он тянет в бездорожье…»
«Творить себя — тяжелый труд.
Творить других —
и труд, и радость».
Уверена: этот странный поэт-ученый с душой вечного подростка
еще преподнесет немало сюрпризов и нам, и себе самому.
Недаром же сборник заканчивается стихотворением «Четыре
беса», словно распахнутым в принципиальную открытость,
незавершенность самой природы человеческой личности:
Во мне живут четыре беса.
Один — мечтательный поэт,
Которого не знает пресса.
Другой — забывчивый повеса,
Ушедшей ночи ищет след.
А третий — мрачный
меланхолик,
Рожденный словно для забот.
Четвертый — я!
Как он устроен,
Пока никто не разберет.
Что ж, будем ждать новых открытий в этом «отыскивании себя». Ведь ясно уже,
что они и важны, и общеинтересны.