Придумают вожди

Психолог Александр Асмолов о человеке, которого оставил после себя Советский Союз.

Оборванный таджик лет сорока молится у памятника жителям нашего подмосковного города, погибшим во время Великой Отечественной войны.

Рядом, чуть ли не на мемориальной плите — начатая бутылка водки. Гастарбайтер периодически из нее отхлебывает и плачет. Пришлось подойти и гневно потребовать, чтобы немедленно убрал спиртное с памятника. В ответ на хорошем русском языке: «Посмотри, здесь Сергеев Пашка… мы вместе в Афгане…». Поняла, что застала неловкую и непрезентабельную, но высокую тризну по другу.

Как ни горько это звучит, но скверики вокруг памятников в честь наших общих побед и кладбища — стали единственным пространством, где выходцы из советских республик — не «чурки», не мигранты, и «не понаехали тут», а — однополчане, друзья, братья. О советском характере, имперских амбициях и другом наследстве СССР наш разговор с психологом и историком Александром Асмоловым.

Александр Асмолов: Перед нами ярчайший пример судьбы человека, лишенного смысла жизни в 90-е годы. Великая трагедия заключалась в следующем: люди, которые жили в огромной стране в ожидании коммунизма, как бы они его ни понимали, имели высокий смысл существования. Никакая социальная алхимия не должна лишать их этого ощущения. Я как психолог говорю: при любой демократии — это шок. Привычных ценностей лишились и определенные социальные группы. Например, «афганцы» или вернувшиеся с чеченской войны.

Ваш таджик нашел на памятнике дорогую фамилию. Ему абсолютно наплевать, что это всего лишь однофамилец погибшего друга. Для него важно братство. И то, что потом страна десять раз сказала, что не надо было затевать защиту интернационализма в Афганистане и что все это потом назвали исторической ошибкой, — для «афганцев» не имеет никакого значения. Попав в постсоветскую ситуацию, когда не стало общей страны, ваш знакомый ищет опору в общих символах культуры. А Великая Отечественная и ее памятники как раз и есть такая опора. Мы вместе тогда выстояли, создав уникальную идентичность. «Мы» защищали «нашу» страну и в Афганистане. Я перед такими людьми снимаю шляпу. То, что происходило во время войны, — их ценностный посох. Это особая идентичность ребят времени катастроф. Но потеря «я» как «мы» для человека невероятно опасна. Как бы далеко ни зашла приватизация «моего» сознания. А находка этого коллективного «я» сродни религиозному ритуалу. Как вы выразились, «тризне».

Российская газета: К сожалению, молодежь, которая по вечерам собирается вокруг памятника, чтобы попить пива, не воспринимает больше таджика братом. Мне пришлось провожать моего подвыпившего визави до дома…

Асмолов:  В нашей стране, к сожалению, ксенофобские настроения растут. К человеку относятся подозрительно только потому, что он таджик, чеченец, украинец…

РГ:  А советским людям, похоже, это было не свойственно?

Асмолов: Все сложнее. Ведь то, что сейчас происходит в межэтнических отношениях, это последствия огромной родовой травмы в виде «депортации». И чеченской, и других этносов, и даже социальных слоев, например, кулачества. При отрыве от корней изменяется сознание, люди превращаются в «перекати-поле». Такие сдвиги оборачиваются и специфическими установками, и поведением. Ведь есть культура полезности и культура достоинства. Эти два типа культур и диктуют манеру поведения по отношению к другим людям. Если вы живете в культуре достоинства, то вам абсолютно не важно, какой формы или длины у человека нос.

РГ:  Соседка говорит, что в наследство от СССР ей досталось «имперское сознание». Проявляется оно следующим образом: она кормит киргизов, которые убираются в подъезде. Покупает фрукты, подсолнечное масло, иногда — сладости. При этом цитирует Экзюпери про «в ответе за тех, кого приручили»… Еще одна постсоветская травма?

Асмолов:  Вы помните слова: «Не спеши узнать, по ком звонит колокол, он звонит по тебе»? За этим стоит уникальная человеческая способность сопереживать: если я вдруг узнаю, что кто-то погиб в Сомали или в Чили, что в Японии или на Гаити произошло землетрясение и люди гибнут, мне будет больно и тяжело. За этим стоит общечеловеческая (не этническая или гражданская) идентичность, которая позволяет жить по формуле Маугли: мы с тобой одной крови — ты и я. В какие бы странные термины это свойство не облекалось, называлось имперским сознанием или каким-то другим, на нормальном языке это называется сопереживаем людям в трудной ситуации.

РГ:  В этом году исполняется 20 лет, как мы живем без СССР. Достаточный ли это срок, чтобы сказать: «советский человек», «совок», «гомо советикус» — ушли в прошлое?

Асмолов:  Вопрос о скорости ментальных изменений — очень сложный. Я хочу вам напомнить, как буквально за несколько лет изменился менталитет одной из стран, которая славилась своей интеллигенцией, своими учеными, образом мышления перед всем миром. И вдруг — Третий рейх. Быстро все изменилось и в России. Вспомните Бунина с «Окаянными днями» и Блока с его статьей «Интеллигенция и революция», которая начиналась словами «Россия гибнет, России больше нет». Оба говорят об уникальном ускорении изменений. Наиболее точно эти ментальные сдвиги передаются стихами. Тихонов писал в 1923 году: «Мы разучились нищим подавать. Дышать над морем влагою соленой. Встречать закат. И в лавках покупать за медный мусор золото лимонов». Казалось бы, строки, далекие от реальности, но они показывали, как с огромной скоростью меняется мировосприятие, мироощущение, подход к жизни. Очень важно, какую задачу ставит в это время идеология. Советские лидеры поставили главную: выплавить нового человека, сверхчеловека. Аналогичные формулировки мы находим и у автора книги «Миф XX века» Альфреда Розенберга, который является идеологом нацистского движения.

Вся идеологическая советская машина работала на выплавку новой реальности. Работа была выполнена и «советский человек и общность советских людей» появились. Появление новой ментальности зафиксировали лучшие произведения литературы и фильмы тех лет. По ним, точно так же, как замечательный антрополог Герасимов по останкам черепа восстанавливал выражение лица Ивана Грозного, можно восстановить и образ «выплавленного» идеологами партии советского человека.

РГ:  Предвижу, что в этом портрете я вряд ли узнаю дорогих людей из советского детства…

Асмолов:  Сразу хочу подчеркнуть, я психолог и не собираюсь давать оценочные характеристики, только попытаюсь выделить несколько особенностей, которые были свойственны «хомо советикусу», как говорил Зиновьев. При этом, считаю, что последним человеком, который отлично знает, что такое хорошо и что такое плохо, был Владимир Владимирович Маяковский. В уникальный период, о котором мы говорим, жили Булгаков, Пастернак, мой отец, в конце концов. А они были личности, а не люди «совка».

Между тем новый человек, которого «выплавляли» советские идеологи, отличался несколькими чертами. Первая — это вера в существование центра, который все видит, все знает и все понимает. Она в той или иной мере была воспринята из российской ментальности. Мы часто говорим о «культе личности», но точнее было бы сказать: «культ центра». Именно он меняет в тоталитарных государствах менталитет народа. И в Румынии, и в Китае, и в Северной Корее , и в Польше, и в ГДР. По сути дела, тоталитарная система накладывает свою матрицу. Формула, которая действует и сейчас: «У государственного пульта всех поражает вирус культа. Идет зараза от пульта, видать конструкция не та.» А чтобы оправдать эту конструкцию, уместно жесткое тоталитарное управление. Фрейд говорил, что всем управляет образ отца. У нас же всем управляет образ «великого отца», а не родного.

Еще одна черта советской идентичности — вера в существование врага. Вначале это был капитализм, потом враги народа. И сегодня этот архетип не ушел из нашей ментальности. Благо, в стране много мигрантов, людей другой национальности. Сегодня мы являемся страной развитой ксенофобии. Третья черта, касающаяся образа «гомо советикус», это бегство от принятия решений. Формулы: «Сиди и жди — придумают вожди», «Я человек маленький», «Сверху виднее» так или иначе существовали в нашем с вами сознании.

РГ:  Похожее описывал Макс Вебер, отказав «представителю социальной религии равенства» в природных задатках свободы. С вами можно спорить, потому хотя бы, что все эти качества «хомо советикуса» в той или иной степени можно найти и у народов, не прошедших коммунистического перевоспитания… А что с российским менталитетом?

Асмолов:  Россия переживает ситуацию утраты идентичности. Если раньше мы все пели: «Наш адрес не дом и не улица, наш адрес — Советский Союз», то сегодня мы имеем столпотворение и борьбу различных ментальностей. Не исчезли советские идеологические программы, которые являются фабрикой мотиваций в разных социальных группах. О современном кризисе идентичности написан целый ряд блестящих работ. В частности, очень интересной мне кажется работа Льва Гудкова о том, что мы сейчас обретаем идентичность по формуле «против кого дружите» (это отголосок «образа врага»), которая так и называется «Негативная идентичность». Мы с вами оказались в мире неопределенности, где шли мощнейшие процессы, начиная с так называемой «перестройки». Главный из этих процессов, который отличает нашу современную ментальность, мы приобрели в 90-е — это приватизация сознания. Она куда важнее, чем приватизация фабрик, заводов и сырьевых ресурсов. Человек сам начал принимать решения и сам отвечать за свои поступки. Молодежь всегда была носителем возмущающего поведения в любых культурах. Но у российской современной молодежи раньше начинается поиск смысла жизни, гораздо более раннее «зреление», это черта нашего времени. Мы перестаем ощущать в ситуации неопределенности уникальный отечественный страх — страх войти в открытую дверь.

РГ:  Когда мы говорили об основополагающих чертах советского человека, это касалось только граждан России или вообще всех советских людей?

Асмолов:  Всего Советского Союза. Идеологи работали везде. С проявлениями советской ментальности вы столкнетесь и в Узбекистане, и в Прибалтике. Например, в Эстонии или в Латвии, когда люди выходят из себя, забывают родной язык и начинают материться по-русски. Русский мат — это тоже черта ментальности. Уникальная религиозная советская система выкристаллизовала особый социальный характер. Однако в нашем сознании есть пласты разной древности. И сконструированный «хомо советикус» одни пласты подтянул, другие изменил, третьи стали меняться, когда сам «хомо советикус» разрушился. И тогда на поверхность выступили черты этнической идентичности и этнической культуры. Это произошло, например, с Узбекистаном и с Таджикистаном. Обратите внимание, что в этих странах мы и сейчас имеем уникальные тоталитарные системы с культом великой личности. Там работает советская матрица, которая накладывается на феодальную матрицу сознания. Особенности таких психологических конгломератов исследуют такие науки, как историческая психология и история ментальности. Особый интерес для ученых сейчас представляет собой Казахстан, поскольку единственный среди стран СНГ сделал главным своим козырем модернизацию образования по мировым образцам. Приватизация сознания там идет полным ходом.

Из досье РГ Алесандр Асмолов — заведующий кафедрой психологии личности психологического факультера МГУ, автор курса «Историческая психология личности».